Вогнутые, точно помятые бока бочки-медогонки не мешали получению мёда…
Пчёлы – эти роскошные, летающие цветы – не хотели отдавать его, и люди – дачники – одевали специальные костюмы, маски, раскуривали дымовухи – устройства, где медленно разжигались сырые щепочки, чтобы дымом отпугивать пчёл – и доставали рамы.
Неровные их рельефы напоминали вид сверху неизвестной местности, и мальчишка любовался ими миг, воображая огромные медовые горы, где пещеры мудрости закрыты тонкими плёнками – любовался, прежде чем помогать вставлять их в бочку.
Под наклоном установленная, - доски подкладывались под один край, - она казалась побитой временем, и вполне несчастной.
Ручку крутили и драгоценный, золотой, отливающий прозрачной зеленью, мёд тёк из небольшого отверстия в подставленную банку.
Пчёлы залетали в окна веранды, и не обходилось без укусов – выбегали тогда на двор, прикладывали сырую землю к пальцу, но всё равно распухал он…
Сырая земля…
Сколько её перекопано на даче.
Никто не знает своих сроков – когда ляжет в неё, выяснив, наконец, есть ли посмертье, собирают ли там духовный мёд…
Родные умирали по очереди, дача пустела, и колоды стояли мёртвыми уже, не слышно было гуденья пчёл…
Потом их разломали, рамки забросили на чердак, где много было старого хлама: бездвижные ходики не показывали времени, а пачки соли, купленные некогда впрок, окаменели, не раздробить.
Стояли старые бочки, в них копились рваные детские сапоги, и детские же игрушки, а ларь, который открыл однажды, был заполнен старыми-старыми сказками.
И, перебирая книги, видя отпечатки пальцев – измазаны были мёдом, поди, или вареньем, исследуя тщательную замусоленность страниц – как будто перемещался в то время, когда все были живы, дача полна движением, и шутки лопались в воздухе, как петарды, и смех вспыхивал под буйно зелёными плодовыми деревьями.
А под книгами, в самом низу топорщила два полукруглых жала коричневая двухвостка – так смерть угрожает: всегда, везде, радуйтесь ли, добывайте ли мёд.
|