-В этом я с тобой согласен: не люблю имя Коля. – Ответил коллеге. – Хотя двое моих соседей в Москве и Калуги – Коли оба. В отличных с ними отношениях.
Он долго сидел на службе в библиотеке – полжизни.
У окна, глядя на игру детишек в детском саду, думал об именах, и, казалось, цифровые, мистические коды, заложенные в них, понять едва ли возможно.
Александр отливало аквамарином, играло победной медью, которая ржавела вдруг (ржавеет ли медь?), покрывалось зелёным налётом неудачи, чтобы внезапно вспыхнуть золотом победы.
Твёрдое Антон звучало сухо и бело, серые отливы, как прожилки по самородному камню, текли, играя причудливыми рисунками.
Андрей звучало сложно, многоэтажно, будто первое «Ан» переходило по мраморной лестницы в «дрей», и лестница вдруг начинала дребезжать, вибрируя, давая возможности, как подъёма, так и спуска – что сможет выбрать человек.
И нравилось имя, почти не используемое сегодня, - Парфён, купецки твёрдое, основательное, сулившее торговый оборот, серовато-дымчатое, как топаз.
…с двумя Колями отношения были вполне старинные: с московским соседом учились в одной школе, хоть он был младше, потом, живя на одной лестничной площадке, не общались вовсе, однако, сошлись как-то, выпили даже, и с тех пор встречались жизнерадостно, шумно…
А с калужским пили много – ездил в Калугу, чтобы оторваться от серо-скучной собственной яви, ездил когда-то часто, и Коля всегда был готов выпить, в любое время, звал к себе, вёз в другие гости… по всякому бывало… вот в новогодние праздники идут по тускло мерцающим рельсам, и снег пушисто блестит, и воздух розовато прокалён морозом, и где-то ждут…
Впрочем, уволился с той службы, и что вспомнится, что вдруг заколобродит в голове, сам не знает, - он, уже давно не размышляющий об именах.
|